Все трое ошеломленно уставились на нее. Элис первой отвела взгляд. Ее смуглые щеки стал заливать румянец. Джин Декстер неловко кашлянул. Грейвольф ответил резче и гораздо ближе к сути:

– Нет, он не отец.

Глава 5

– Элис, Джозеф просит тебя подойти, – дипломатично произнес Джин.

Он обнял Элис за плечи, и они вдвоем отошли к постели.

Эйслин хотелось провалиться сквозь землю.

– Я д-думала, что раз ты индеец наполовину… Я имею в виду…

– Ты думала неправильно. – Грейвольф плюхнулся за стол. – Что ты вообще здесь делаешь? Я думал, ты уже привлекла Джина, чтобы он отвез тебя обратно к цивилизации.

– У него есть дела поважнее. Твой дедушка.

Покачиваясь на ножках стула, он насмешливо посмотрел на нее:

– А может, жизнь преступников тебя захватила? Может, тебе уже не хочется ехать домой?

Эйслин наградила его гневным взглядом:

– Конечно, хочется. Просто я не такая бесчувственная пустышка, какой ты меня, похоже, считаешь.

– В смысле?

– Я сочувствую тебе и твоей матери. Лучше бы ты объяснил мне, зачем сбежал из тюрьмы, вместо того чтобы угрожать мне ножом и связывать как пленницу. Может, я бы тебе помогла.

Он издал звук, который мог сойти за невеселый смешок. В нем чувствовались только осуждение и скепсис.

– Чтобы милая, респектабельная, законопослушная, обеспеченная белая леди вроде тебя стала помогать беглому преступнику-индейцу? – В его тоне отчетливо слышалась ирония. – Очень в этом сомневаюсь. В любом случае я не мог делать ставку на твое доброе сердце. Меня научили быть подозрительным. – Ножки стула с силой впечатались в пол, как будто подчеркивая его слова. – Суп еще остался?

Наливая ему супа из кастрюли, что кипела на чадящем огне, Эйслин осознала, что личность отца Лукаса так и осталась тайной. Его происхождение явно не относилось к открытым темам, отчего ей стало еще любопытнее.

Грейвольф с жадностью набросился на горячий суп. Не дожидаясь просьбы, Эйслин налила ему чашку кофе. Всего несколько часов назад ее единственным желанием было оказаться от этого человека как можно дальше, а сейчас она сидела напротив него за столом. Он вопросительно вскинул бровь, но ничего не сказал, просто продолжил есть.

Он больше не казался таким уж свирепым. Из-за приглушенной атмосферы или маленького пространства хогана? Можно ли бояться человека, если он стоит на коленях у постели умирающего деда и так ласково с ним разговаривает?

Физически Грейвольф ничуть не изменился. Глаза все такие же холодные, как подернутые утренним морозцем озера. Мышцы медно-красных рук все так же играют сдерживаемой силой. И лицо все такое же отчужденное.

И все-таки он стал другим.

Он уже не столько пугал Эйслин, сколько интриговал, и очень отличался от мужчин, с которыми ее постоянно пытались свести родители. Те были одинаковые, как печенья, вырезанные одной формочкой. Все как на подбор в консервативных английских костюмах, отличающихся только оттенком серого. Яппи [9] , которые только и знают, что говорить об исследованиях рынка и росте индексов. Иногда для разнообразия они переходили на игру в теннис и содержание своих спортивных машин. Чужие разводы и бодания с налоговиками считались отличными темами для коктейльной вечеринки.

Какими же они были унылыми и скучными в сравнении с мужчиной, который носил в ухе серебряную сережку и заглатывал суп из консервов так, словно считал, что это его последняя приличная еда на очень долгий срок. С мужчиной, которого не смущали ни грязь, ни пот, ни такая жизненная первооснова, как смерть.

Эйслин совершенно искренне очаровалась Лукасом Грейвольфом.

– Ты не сказал мне, что был адвокатом.

Болтать он явно был не расположен. Но Эйслин сразу взяла быка за рога, она не знала, как еще начать с ним разговор.

– Это не относилось к делу.

– Все равно мог бы упомянуть.

– Зачем? Тебе было бы легче, если бы ты знала, что ножом тебе угрожает адвокат?

– Наверное, нет, – устало сказала она.

Лукас снова вернулся к поглощению супа.

Разговор был окончен. Вытаскивать из него информацию было не легче, чем выдирать глубоко укоренившийся зуб. Она сделала еще одну попытку:

– Твоя мать сказала, что ты уехал в колледж стипендиатом по бегу.

– Похоже, вы вдвоем неплохо поболтали.

Он покончил с супом и отодвинул пустую тарелку.

– Так это правда? – нетерпеливо переспросила она.

– К чему такой внезапный интерес?

Она пожала плечами:

– Я просто… Я не знаю. Мне интересно.

– Тебе хочется узнать, как бедный индейский мальчик поднялся на высоты мира англо?

– Можно было догадаться, что ты обидишься. Забудь, что я спросила.

Она сердито отодвинула стул и встала, но, когда она потянулась за его тарелкой, чтобы отнести ее к раковине, ее руку внезапно перехватил Лукас:

– Сядь. Я расскажу, раз уж тебе так любопытно.

Состязаться с ним в силе она не могла – во всяком случае, не когда его пальцы стискивали ее руку, – так что пришлось снова сесть на место. Он несколько мгновений смотрел на нее через стол и только потом отпустил руку. В его глазах мерцало презрение, сила которого заставила Эйслин тревожно поерзать.

– Я окончил школу здесь, в резервации, – начал он свой рассказ. Его губы превратились в мрачную линию, которая почти не нарушалась, когда он выговаривал слова. – Я получил стипендию, потому что какой-то выпускник, разыскивающий тренера, увидел меня на беговой дорожке. Вот так я попал в Тусон и был зачислен там в университет. Легкая атлетика мне давалась легко. Но по сравнению с другими новичками я оказался прискорбно необразован. Как ни старался я хорошо учиться в резервации, я был даже близко не готов учиться в колледже.

– Не смотри на меня так.

– Как именно?

– Как будто я должна чувствовать себя виноватой за свои светлые волосы и голубые глаза.

– Таким, как ты, это трудно понять, но, когда человек с самого начала изгой, он обязательно должен в чем-нибудь стать лучшим. Это единственный способ стать своим. Пока ты и твои сородичи наслаждались всякими тайными обществами и вечеринками, я упорно учился.

– Ты хотел превзойти всех.

Он усмехнулся:

– Я хотел хотя бы не вылететь. В свободное от лекций, библиотеки и беговой дорожки время я работал. Работал на двух работах в университетском городке, потому что не хотел, чтобы меня считали халявщиком, попавшим в университет только по причине расы и хорошей беговой скорости. – Он сложил руки на столе и уставился на них. – Ты знаешь, что такое полукровка?

– Я слышала это слово, да. Оно не слишком приятное.

– Ты знаешь, каково вот так балансировать? Хотя вопрос риторический. Конечно, не знаешь. О, в беге я даже приобрел кое-какую славу. Бегать я умел, – мечтательно произнес он, словно заново услышал радостные крики своих поклонников со стадиона. – Когда я с отличием окончил колледж…

– Значит, тебе действительно удалось стать лучшим.

Он проигнорировал ее слова:

– Я стал настолько известен, что обо мне написали статью в газете. С уклоном в то, какие у меня выдающиеся успехи… для индейца. – Он пронзил ее взглядом. – Понимаешь, всегда есть такая особая градация – «для индейца».

Эйслин понимала, что он прав, и ничего не ответила.

– И я пошел прямиком в юридическую школу. Я очень хотел стать практикующим адвокатом, хотел помогать индейцам защищать свои права и не допускать, чтобы добывающие компании их эксплуатировали. Мне даже удалось выиграть несколько дел, но этого было совершенно недостаточно. Я начал разочаровываться в юридической системе. Я понял, что она так же подвержена политике, как и все остальное в этом мире. Правосудие отнюдь не слепо. И тогда я тоже стал играть не по правилам. Я стал больше критиковать и говорить открыто. Я помогал протестующим индейцам объединиться, чтобы их голос стал лучше слышен. Я организовывал мирные демонстрации. Но этим я только заработал себе репутацию возмутителя спокойствия, за которым следует лучше присматривать. И едва у властей появилась возможность меня арестовать и упрятать за решетку, они это сделали.